Юлий Айхенвальд. «Силуэты русских писателей» и «Спор о Белинском. Ответ критикам». Очень популярный среди либеральных и демократических читателей литературный критик начала XX века со спорными, иногда на грани эпатажа публики мыслями. Особенно это касается его взглядов на творчество Белинского. Я цитирую по дореволюционным изданиям: Айхенвальд Ю.И. Силуэты русских писателей. Выпуск 3. – М.: Мир, 1917, Айхенвальд Ю.И. Спор о Белинском. Ответ критикам. – М.: 1914. Наши читатели могут посмотреть разбираемые книги в электронном виде. «Силуэт Белинского», «Спор о Белинском».
I
Публицистика, которую теперь принято относить к книжному формату нон-фикшн, рано или поздно во всем цивилизованном мире отрывается от своей главной функции, которую выражает английский термин non-fiction — не вымысел. Ловко построенный вымысел становится двигателем литературного рынка, механизмом сенсации и хайпа. То есть рынок и честная книга — это почти несовместимые понятия. И как только буржуазный строй становится на ноги в той или иной стране, документалистика тут же превращается в сознательного манипулятора, формируя выгодные для продажи писателя мифы.
В начале XX века русская литература была еще достаточно чиста и невинна, она все еще гонялась за смыслами, избегая коммерческого формата, а журналисты и писатели брали на себя обязательства совести нации. Никто и не заметил, что капитализм уже по другому расставил акценты, и поэтому мелкий бессовестный писатель на десятилетие превратился в кумира для городского образованного сословия. Очаровательный бес, обладающий, правда, красивым слогом и хорошим философским образованием, Юлий Айхенвальд создал первый образец правдоподобного обмана. И для этого ему не пришлось искать особые формы, а нужно было всего лишь отказаться от традиционной рациональной теории в литературной критике. И этот подход был сразу принят, так как русская литература с наивным восторгом осваивала иррациональное, ниспадая в декаданс.
Айхенвальд объявил себя критиком-импрессионистом и предъявил новейший метод, который окрестил имманентным.
Буржуазный читатель, хотя и является прямым наследником эпохи просвещения, уже не обладает той энциклопедической суммой знаний, какой, как правило, владели идеологи и вдохновители буржуазной эпохи. Люди новейшего времени не стали тупее, они столкнулись с вынужденной односторонностью и ограниченностью информации. А связано это с тем способом производства, который основан на разделении труда и специализации гораздо сильнее, чем предыдущие эпохи. Если ты инженер-электрик, то скорее всего весь твой круг высокого знания будет ограничен проводами, розетками и узким набором физических законов, то же, если ты адвокат или учитель математики. Времени и сил на остальное нет. Все остальное ограничено поверхностной публицистикой, которая вызывает тем больше доверия, чем больше наукообразна.
В такое состояние начала приходить читающая публика России перед великими революционными потрясениями, которым она ничего не смогла противопоставить, кроме тоски и страдания. Ни для кого не были удивительными странные литературные манифесты и термины — акмеизм, имажинизм, футуризм. Почему бы на этом фоне не появиться литературному импрессионизму и имманентному методу. И хотя это обозначало лишь то, что писатель противопоставлялся обществу, наделялся божественными чертами, а его характеристики отрывались от общественной жизни, вырывались из исторического контекста, сами термины завораживали, соединяли мелкого клерка с большой европейской философией.
Итак, если прежняя литературная критика искала опору в рациональной философии, рассматривала писателей в контексте их исторического окружения и социальных задач, даже в тех случаях, когда боролась за так называемое «чистое искусство», Айхенвальд предложил рассматривать литературные тексты вне исторического контекста, а только согласуясь с текстами и личностью творца — имманентно. Он противопоставил свой взгляд наиболее прогрессивной линии русской критики — критическому реализму, родоначальником которой по праву считался Виссарион Белинский. Противоречие тут, между прочим и в том, что Айхенвальд печатался в кадетских журналах и был близок этой либеральной тенденции. А либерализм, как и большинство течений против самодержавия, тоже имел свои корни в критическом реализме и в творчестве Белинского.
Прежде чем мы возьмемся за творения Айхенвальда необходим еще один исторический комментарий. Думаю, читатели простят меня за столь подробные описания. Ведь я не использую имманентный метод и описываю творчество в историческом и социальном контексте.
Революция 1905 года стала поворотным моментом для либерализма и демократической буржуазии. Всплеск насилия и реальная сила народных масс напугали буржуазию, напугали и интеллигенцию, которая ее обслуживала. Прогрессивное прежде течение быстро превратилось в консервативное. Оно больше не хотело революции, оно надеялось на эволюцию, но даже и при отсутствии эволюции оно точно больше не хотело народного движения и готово было отказаться от собственных претензий на реформы и власть.
Этот факт и отразился в книгах Айхенвальда. Хочу подчеркнуть, они не бесталанны, критик обладал большими познаниями, как в литературе, так и в философии. Но когда плюешь против ветра, всегда выглядишь жалко. Вот таким жалким тузиком, пытавшимся порвать слона и выглядел бы в наши дни Юлий Айхенвальд, если бы не случилась контрреволюция, и если бы буржуазная литература не вернула свои приемы для хайпа и мифотворчества. Теперь наш герой, пожалуй, не только реабилитирован, но и возвращен в круг популярного чтения, что не скажешь о Белинском. Но время и история неумолимо идут вперед, иногда падая, иногда отступая, и оно все равно рассудит, а мы попробуем внести свою посильную лепту в это неумолимое движение.
II
Чтобы оборвать связь времен, чтобы отделить новейший либерализм от его источников есть известный прием. Нужно очернить источники. Я говорю известный, но известен он в наши дни, когда либеральная свора бросается развенчивать героев революции и отечественной войны. Например, можно намекнуть на психические отклонения, как это пытались провернуть с Зоей Космодемьянской, можно упрекнуть в трусости журналиста, который не доехал до фронта, как это было с памфиловцами, можно обесценить сам подвиг, сказать, что он был не нужен, как это делают с героями ленинградской блокады. Но всякий раз мы видим один и тот же прием — выпячивается личный пунктик, или создается маленькое теоретическое сомнение.
Теперь это не ново. А Айхенвальд был первым. Он настолько шокировал и эпатировал современников, что против него выступили представители его же круга — Бердяев, Розанов, Мережковский. Скандал принесший почти десятилетнюю популярность и рост тиражей. С одной стороны, выполнение политического заказа, а с другой, — и собственный карман не был обижен.
Белинский безусловно есть часть демократического и даже революционного мифа. Не сам он его раздувал, а его знаменитое «Письмо Гоголю» по поводу реакционной книги последнего «Выбранные места из переписки с друзьями». Это последнее произведение Белинского, ставшее шедевром и знаменем неподцензурной журналистики. За его чтение преследовали, подвергали экзекуции, отправляли на каторгу. Достоевский будучи членом кружка Петрашевского пострадал в том числе и за чтение «Письма…» Сильно пострадал, ведь петрашевцев приговорили первоначально к расстрелу, и заменили расстрел на каторгу уже в последние минуты, когда они стояли у стены перед расстрельной командой. Мощное потрясение, и сильная подпитка мифа.
И тут Айхенвальд прямо говорит, что главная заслуга Белинского: утверждение интереса к русской книге и польза для либерализма от его «стилизованного лица».
Стилизованное лицо создавалось общественностью в ее борьбе против самодержавия — Герценым, народниками, разночинскими беседами и выступлениями в прессе. Интеллигенция выпестовала своего героя и стилизовала его, разумеется наделив героическим ореолом. Это нормальный процесс развития общественного сознания. Нечто менее важное оседает в прошлом, а настоящее берет главное и полезное. А метод Айхенвальда основан как раз на том, чтобы этот ореол потушить, а героя принизить. И если кто-то думает, что писатели не дают такой возможности, что они и в туалет не ходят — это глубокая ошибка.
Между тем, Белинский дитя своего времени, он не мог родиться ни либералом, ни демократом, ни радикалом, так как в эпоху между восстанием декабристов и выпуском «Колокола» Герцена в русской действительности для этого еще не было достаточных условий. Движение было дворянским, и оно скорее отражало дворянскую обеспокоенность русской отсталостью, что в той или иной степени показали наполеоновские войны. Цена русской победы в Отечественной войне 1812 года была высока и она скорее демонстрировала не силу русского оружия, а его грядущую беспомощность в Крымской войне. Отсюда радикальные требования декабристов, отсюда восторг перед ними среди лучших представителей русского дворянства, отсюда Пушкин и Лермонтов, отсюда и Гоголь… Но «страшно далеки они были от народа», как говаривал дедушка Ленин. Дворяне грезили переворотом, а не народной революцией, они не видели ту народную силу, которая может повернуть русскую историю и повести народы по пути прогресса, процветания и военной силы.
Отчего же последний представитель этой эпохи Белинский должен был видеть и думать иначе, чем его круг? Однако, видел и думал, но об этом ниже.
И тут уместно напомнить о методе Айхенвальда. Он не признает влияние эпохи на писателя. Для него писатель есть продолжатель Божественного творения, то есть обязан видеть и творить всегда одинаково, хоть в рабовладельческом Риме, хоть в средневековой Европе, хоть в крепостнической России. Либералами рождаются, а не становятся, так можно кратко выразить мысль Айхенвальда. И если Белинский соответствовал эпохе, а его тексты не соответствовали вкусам и взглядам начала XX века, то и позор ему.
Главный упрек Белинскому, как в «Силуэте», так и в «Ответе критикам» — отсутствие демократических взглядов, поклонение самодержавию и шатающееся мировоззрение. Вот главный упрек критику: «<…> единая нить консерватизма проходит и через то, что он писал в 1831 г., и через то, что он писал в 1834 г., и через то, что он писал в 1837, 1839, 1843, 1846, 1848 годах».
«Самостоятельность была не глубокой <…> Не слышится у Белинского той трагической глубинности, которая обращает Савла в Павла. <…> Получил Гегеля от Бакунина, сделал свое гегельянство и на этой почве с Бакуниным разошелся» И далее — не понял Пушкина, груб в письмах, называл других критиков критиканами. Был интереснее в беседах, легко воспламенялся, был в постоянном «беспредметном кипении». И т. д. И т. п. Что позволяет Айхенвальду заключить: «Я кладу на одну чашу весов письмо к Гоголю, а на другую – то, что этому письму предшествовало и что за ним следовало, и… и я не знаю какое же было у него <Белинского> общественное исповедание»
Вместо героя и вождя предстает перед читателями Айхенвальда злой и завистливый журналист, маленький гоголевский человек, способный в раздражении писать и такое: «Говорят он недавно был болен водяною в голове (от подлых драм) – пусть заведутся черви в его мозгу, и издохнет он в муках – я рад буду». Или. «<…> Но враги общественного добра – о, пусть вывалятся из них кишки, и пусть повесятся они на собственных кишках – я готов оказать им последнюю услугу – расправить петли и надеть на шеи…»
О да, либеральный критик здорово постарался выхватив из контекста всякое лыко, которое можно сделать обвинением и поставить в строку. Не так ли и теперь ругаются между собой герои Ютуба и социальных сетей. Выбирается цель поизвестней, покрупней, повеличественнее, собираются все ошибки, а как без них, вырываются из контекста высказывания, и вот готово блюдо, которое принесет много подписчиков, лайков, рекламы и донатов. Объективная критика — это не для нашего времени. Хотя… Великое не спрашивает разрешения и оно явится непременно, только не будет опираться на денежные мешки и сиюминутные задачи. Точно так же как большевики не стали церемониться с уставшей русской культурой, а просто посадили ее на «философский пароход», на котором отбыл и Юлий Айхенвальд.
Но вдруг он прав? Давайте разберем консерватизм Белинского и с нашей стороны.
В русской литературе «Неистовый Виссарион» был первым не потому, что был неистов, а потому что обратил внимание на теоретические методы исследования литературного произведения. Не от фонаря, не от эстетической прихоти стал он исследовать писателей, а на основе философского мировоззрения, тогда впервые проявившегося в русском обществе. И ничего странного, никаких шатаний нет в том, что он последовательно перешел от системы Шеллинга к системе Гегеля, а затем к идеям социалистов. По такой логике развивалась и сама философия, и если ее можно обвинить в шараханиях, то не тогда, а теперь.
Конечно, не секрет, что Белинский не знал языков и с современной ему философией знакомился через пересказы друзей, через Бакунина, через московский шеллингианский кружок. Но он и сам сумел выстроить свое собственное философское мышление, которое как мы видим развивалось поступательно, не противоречило времени. И ошибался он не из-за отсутствия знакомства с первоисточником, а из-за того, что в тот момент европейское общество значительно опережало русское, из-за того, что в России совершенно отсутствовал революционный класс.
Удивительно ли, что хорошего царя ждали не только крестьяне, но и Пушкин, но и Гоголь, но и Белинский. Не имея перед глазами деятельность революционного класса, Белинский мыслил двояко, то стремился убедить царизм в необходимости реформ, то искал возможности для создания узкого заговора. А кто мыслил в ту пору иначе?
С такими же мыслями он подходил и к литературе, находя в ней источник отражения действительности, и средства для преобразования народного мировоззрения.
И поэтому совершенно не случайна оценка современника Айхенвальда социал-демократа Плеханова, что в своем развитии Белинский максимально приблизился к марксизму. Не через чувства, а умом он определил отсутствие революционной силы в России. И если с революционными чаяниями выступало дворянство, то на кого необходимо опереться для обеспечения прогресса. Конечно, на высшего представителя дворянства, на царя, так как ни интеллигенция, ни крестьянство такой силой не обладали, а буржуазия была редкой, жульнической и непоследовательной. Никаких фантазий. Просвещаем и опираемся на действительную силу.
Когда же Европа стояла на пороге революции 1848 года, а Россия перед знаковым поражением в Крымской войне, родилось «Письмо Гоголю», как отражение развития русской общественности, и самого критика.
Вот чего не захотел увидеть Айхенвальд, и это позволил сделать его метод.
Последний вопрос. Нужно ли читать Айхенвальда? Конечно же! А как иначе мы увидим развитие отечественной мысли в процессе, как иначе сможем сравнить сегодняшнее, вчерашнее и позавчерашнее. Читать нужно, но с поправкой на исторический ветер!
Э.Нигмати