Рассмотрим монографию профессора И. Ермакова, изданную еще в начале XX века и с той поры благополучно забытую вместе с психоанализом, который в 30-е годы надолго был вытеснен из российской науки.

Работа эта замечательна уже тем, что она, вероятно, является единственным психоаналитическим исследованием произведений Гоголя, 1 во всяком случае, в России. Во-вторых, это книга русского исследователя о русском писателе. Ермаков пишет в духе отечественной литературоведческой традиции и опирается на исследования Тихонравова, Котляревского, Розанова, Мережковского; то есть на признанные работы о Гоголе в период «серебряного века». И, наконец, в третьих, Ермаков достаточно хорошо изучил тексты произведений и бережно обращался с ними. Другими словами, в его исследовании не только психология, но в большей мере и эстетика.

В то же время, в «Очерках по анализу творчества Н.В. Гоголя» много характерного для раннего фрейдизма психологического всезнайства. Психоанализ, в том числе и стараниями самого Фрейда, начал уже превращаться в догму. Ермаков по обычаю всех «апостолов» преувеличил всесильность исповедуемого учения и ради этого многие факты «притянул за уши». Поиски сексуальных влечений и символов и Эдипова комплекса в повестях Гоголя растянулись на многостраничный труд. В итоге многоликий гений писателя был сведен к банальному выводу, что он сам интуитивный психоаналитик и тем самым предвосхитил Фрейда. И эта заслуга была поставлена выше других заслуг Гоголя.2

Психоаналитическая эстетика была создана самим Фрейдом, и многие исследования в этой области проходили под влиянием его очерка «Леонардо да Винчи. Воспоминание детства». Ермаков приложил руку к популяризации этого очерка в России, издав в одном из первых выпусков «Библиотеки психиатрии и психоанализа».3

Для более ясного понимания монографии Ермакова уместно кратко рассмотреть концепцию Фрейда вообще и его очерк о Леонардо да Винчи, в котором он наиболее полно применил психоанализ по отношению к творчеству и творческой личности.

Хотя культура и творчество изучались классиками психоанализа, но скорее в целях самой психологии, а не как самостоятельные ценности; но их общий вклад в культурологию нельзя недооценить. Это статьи и книги З. Фрейда «Леонардо да Винчи. Воспоминание детства»,4 «Недовольство культурой»,5 И. Нейфельда «Достоевский»,6 Карла Г. Юнга «Психология и поэтическое творчество»,7 «Улисс»,8 «К феноменологии духа в сказке».9 Однако уже классики, с теми или иными оговорками, сделали попытку создания метафизики на основе глубинной психологии. С еще большим рвением эту работу продолжили ученики.

В рамках фрейдизма такой работой является книга Ранка и Закса.10 Достаточно широко рассматривал социальные концепции Э. Фромм.11 Аналогичной попыткой можно считать работу Нейфельда.12

В рамках аналитической психологии, кроме собственных работ Юнга широко известны исследования его учеников А. Яффе, М.-Л. фон Франц и др.13

В начале века идеи Фрейда были широко распространены в России. И здесь же произведены аналогичные попытки социальных и литературоведческих исследований в рамках психоанализа. Известны работы В. Рахманова,14 Н. Вырубова,15 И. Григорьева,16 И. Ермакова 17 и др. Перечисленные исследования не имеют ценности для психоанализа, так как не развивают его. Но они интересны для иллюстрации основных психоаналитических заблуждений, особенно в области эстетики. Перечисленные концепции можно условно разделить на две группы:

  1. Ортодоксальный психоанализ и односторонние школы, включая индивидуальную психологию А. Адлера и поздние концепции Э. Берна, Э. Фромма, О. Ранка и др.
  2. Другое направление я называю следом за К. Юнгом комплексной психологией.18 Среди концепций этого направления наиболее характерны этология и аналитическая психология. Этология признает разнообразие инстинктивных программ, но, в конечном итоге, сводит всю социальную жизнь только к ним. К тому же, этология, являясь специфическим учением о поведении животных, слишком мало обращает внимание на специфику человеческой личности и его сознание (Я).

Но вернемся к психоанализу, который характеризуется крайним обобщением внутренних психических образований и процессов, сведением их к простым схемам, в которых берется во внимание какой-то один инстинкт. У Фрейда – это сексуальность и агрессивность.19 У Адлера – стремление к превосходству, самозащита.20 Фромм постулирует более широкое содержимое бессознательного, но в то же время не дифференцирует его.21

Как правило, эти концепции сходятся на троичной структуре психики.

Оно – бессознательное. В ортодоксальном психоанализе – это неразложимые далее ключевые инстинкты сексуальности (либидо) и смерти (мортидо).

Я – сознание. Я подчинено институтам культуры, сопротивляясь побуждениям Оно. В результате часть психической энергии вытесняется в виде искаженных образов. Так формируется третья структура Сверх-Я. Она, в свою очередь, действует на сознание. Это, в основном, действия цензуры, запрета.

Все воздействия Оно и Сверх-Я не осознаются и суггестивны. Личность находится в состоянии постоянного конфликта со своей психикой. Этот конфликт снимается либо переносом, то есть болезнью, либо сублимацией. Сублимация определяется, как перенос либидо и мортидо на социально приемлемые цели.

Творчество – соединение сублимации и переноса. Оно по своей природе – невротично. За внешними общекультурными целями в нем, как правило, скрыты влечения. Образы и метафоры расшифровываются как сексуальные фантазии. Отсюда, художественное творчество приобретает в глазах психоаналитика лишь терапевтическое значение. Его символика снимает напряжение, как у творца, так и у читателей, зрителей, слушателей.

Правда, Фрейд в некоторых работах после 1922 года пошел дальше и выдвинул гипотезу о формировании социального Сверх-Я,22 а позднее заговорил об архаических остатках и наследственной передаче приобретенных признаков.23 Но, в целом, для данного направления характерно исключительное психологизаторство и отрицание самоценности культуры и ее самостоятельных закономерностей.

Теперь несколько слов об очерке «Леонардо да Винчи». Фрейд после небольшого общего введения об известных фактах жизни Леонардо заявляет, что биограф не должен умалчивать об особенностях половой жизни своего героя.24 Далее он перешел к тому, что Леонардо был примером полового воздержания. Даются многочисленные намеки об идеальной гомосексуальности художника.25 Все дальнейшее исследование сводится к этим фактам и поздней фантазии Леонардо о коршуне.26 Я не буду вдаваться здесь во все подробности фрейдовских спекуляций по поводу улыбки Джоконды и детской любви к матери, осложненной двойным материнством.27 Эту часть очерка достаточно подробно разбирает Юнг.28

Другой момент – это амбивалентность к отцу, Эдипов комплекс, который привел по версии Фрейда к развитию любознательности у Леонардо.29 Кроме этого, он подчеркивает разные мелочи характерные для психоанализа: задержки в творчестве,30 некоторые особенности в отношениях с учениками,31 ошибки.32 Но более всего характерен вывод, который я обязан здесь процитировать. «Нельзя сомневаться в том, что современные читатели находят безвкусными все биографии, написанные с точки зрения патологии. Они говорят, что, разбирая великого человека с точки зрения патологии, никогда нельзя прийти к пониманию его значения и его деятельности; поэтому это только напрасная затея, изучать именно на нем то, что с таким же успехом можно найти у всякого другого человека. Но подобная критика так очевидно несправедлива, что ее можно понять только как оговорку или лицемерие. Патография вообще не задается целью сделать понятной (курсив мой, Э.Н.) деятельность великого человека, и нельзя ведь никому ставить в упрек, что он не исполнил того, что обещал».33 И далее – через несколько страниц. «Мы должны признать здесь некоторую долю свободы, которая не может быть предсказана психоанализом. Так же мало можно предсказать результат этого вытеснения, как единственно возможный».34

Отдавая должное Фрейду, как ученому, нужно с должным пониманием отнестись к его стремлению не заходить в своем исследовании далее определенных рамок. Но уже вскоре под его редакцией выходит очерк И. Нейфельда о Достоевском,35 который эти рамки значительно расширил.

Уже на первой же странице Нейфельд решительно заявляет, что психоанализ «разъясняет все (курсив мой, Э.Н.) противоречия и загадки» Достоевского и что все его произведения созданы под влиянием не преодоленного комплекса Эдипа.36 Выдвинув такую, более чем смелую, гипотезу, Нейфельд перечеркивает все иное в писателе, который дорог миру не только своей психологической борьбой. И та величайшая похвала, с точки зрения психоаналитика, что Достоевский предвосхитил Фрейда,37 не в силах преодолеть пустоту, которую создает эта работа, разрушая величайшие идеи русского писателя. Для разбора книги Ермакова интересно подчеркнуть еще то место, где Нейфельд определяет характер Достоевского как анальный.38

Почти в тех же словах, но несколько раньше проф. Ермаков описывает характер Гоголя.39 Создается впечатление, что для того, чтобы стать великим писателем, нужно непременно иметь невротиков родителей, недоразвитость, ну, хотя бы анальную фиксацию, и странности, вызванные Эдиповым комплексом.

Замечу, что у проф. Ермакова вообще были сложности с определением характера своего героя. Прежде чем остановиться на анальном характере, он приписал Гоголю все остальные формы фиксации, выделяемые Фрейдом (оральный характер и нарцисцизм).40 И, равным образом, он считал, что у Гоголя были все фрейдовские комплексы (Эдипов, материнский, кастрационный) в неразрешенном виде.41 Создается впечатление, что автор просто играл фрейдистскими терминами, показывая свою осведомленность. Восстанавливая справедливость, отмечу, что эта игра характерна для первой части «Очерков…», написанной в 1915 году, когда психоанализ делал только первые робкие шаги в России. И уже в этой первой части можно найти много важных наблюдений и выводов, которые имеют ценность не только с точки зрения психоанализа, но и глубинной психологии в целом. Ведь, несмотря на теоретические разногласия, все глубинные психологи имеют одинаковые методы для выявления содержимого бессознательного.

Поэтому, оставив в стороне естественное стремление фрейдиста все свести к сексуальному инстинкту, перечислю то, что представляет несомненную важность для дальнейшего исследования.

  1. Чрезвычайная внушаемость Гоголя, ведущая к влияниям: в детстве отца, затем Трощинского по службе, Пушкина в литературе, отца Матвея в духовном делании.42 И. Ермаков объясняет эти влияния Эдиповым комплексом и склонностью, вследствие него, к мазохизму.
  2. Страх перед страшным судом, проявляющийся в «Вие», «Ревизоре», «Мертвых душах», «Выбранных местах из переписки с друзьями». Этот страх связан, не столько с принятием Бога, сколько с ощущением существования черта. Ермаков подтверждает это письмом Гоголя о. Матвею.43 Этот факт объясняется переносом агрессивности на абстрактную фигуру черта.44
  3. Платоническая любовь к Смирновой. Привязанность к матери. Боязнь сексуальной любви. Приводя цитаты из повестей «Вий», «Тарас Бульба», «Нос», автор пытался показать происхождение этого страха из материнского комплекса.45
  4. Повышенная сосредоточенность писателя на себе самом, объясняемая нарцисцизмом.46 Я бы отнес сюда еще медленное написание произведений, особую критичность Гоголя к ним, постоянные правки, стремление уничтожить написанное. Все эти тенденции проф. Ермаков выводит из анального характера.47
  5. Особая структура «Мертвых душ», которая не может быть понята рационально. Что подтверждает и Ермаков, хотя основывается все на той же анальности.48
  6. Двойственность Гоголя, которую в рамках психоанализа можно было бы свести к амбивалентности к отцу (Эдипов комплекс). Но автор делает весьма интересный вывод, с которым трудно не согласиться. Двойственность по Ермакову связана с противоположностью сознания и бессознательного, которую Гоголь, изучающий себя, смог почувствовать.49
  7. Отсутствие пейзажа и живых развивающихся образов. «Мир он <Гоголь> переживает только в человеке» То есть в себе, в душе, субъективно.50 Ермаков усматривает в этом «скрытое покаяние» и перенос своих внутренних черт на характеры своих героев.51 Как следствие – удаление от внешней действительности и воссоздание ее из себя из своей души.52
  8. Наличие женских черт в Гоголе: любовь к костюмам, к переодеваниям в женщин, требование участия от других, легкомысленное хвастовство, игра датами, мистификации, занятия шитьем, рукоделием, кулинарией, рисунки в альбомах на манер барышень, длинные волосы. Для Ермакова все это объясняется идентификацией с матерью, но как она возникла, он не объясняет.53
  9. Субъективизм в создании «Переписки…». Попытка создания собственного нового мира, как изживание комплекса Эдипа.54

Вторая часть книги состоит из нескольких самостоятельных очерков, написанных в течение 1922 года, то есть почти параллельно с работой Нейфельда,55 в сравнении с которой исследования Ермакова менее догматичны. Он чутко относится к тексту и старается замечать не только инстинкты и комплексы, но и собственно эстетику повестей своего героя. Хотя даже звуковой ряд (аллитерации и собственные имена) он пытается впоследствии объяснить фрейдистски.56

Явная психоаналитическая направленность не помешала автору сделать несколько глубоких замечаний. Основной задачей второй части, как мне представляется, было доказательство закономерного возникновения «Авторской исповеди» в творчестве писателя. Проф. Ермаков, рассматривая несколько повестей Гоголя, попытался показать, что они продиктованы не столько внешней действительностью, сколько внутренней. Другими словами, они отражали состояния автора, а не состояния мира.

Соглашаясь с таким подходом, я должен подчеркнуть уже здесь, что душевное движение Гоголя на том не прекратилось. Познавая себя, он пришел к познанию мира, причем не только рационально, что подтверждает «Авторская исповедь»,57 но и бессознательно.

В повести «Страшная месть» проф. Ермаков замечает, что Днепр выступает как образ местного божества, враждебного отцу-колдуну.58 Эта повесть – магическое произведение, где главную роль, как и в «Вие», играет зрение.59 В каждом читателе, как и в Гоголе, есть колдун.60 Бессознательное, как судьба, от которой нельзя убежать. И эту судьбу символизирует всадник, от которого не может убежать колдун.61 Наконец вывод. «Грехи предков – тяжелый груз, который накладывает на человека его прошлое, прошлое его рода, проявляющееся в бессознательных влечениях».62

«Повесть о том, как поссорились Иван Иванович с Иваном Никифоровичем» – продолжение исповеди. Гоголь еще пока неосознанно, через смех, понимает свою душу, которая в глубине наделена инстинктами и влечениями, противоречащими культуре. «<Гоголь> зло шутит, но эта горечь, это зло против собственной души».63 Ссорятся два друга с противоположными характерами, которых сам «черт» связал.64 (Как это похоже на будущую ссору Гоголя и Белинского.) Ермаков показывает, что это борьба двух начал в человеке. Перерепенко «редька вверх» – сознание, говоря точнее – Персона. Довговчун – «редька вниз» – телесные инстинкты.65 Кстати, весьма характерно, что именно бессознательный Иван Никифорович подбирает наиболее обидное, но точное ругательство.66

Во вступительной части очерка о повести «Шинель» проф. Ермаков, опираясь на «Переписку…» и «Авторскую исповедь», показывает, что писатель через смех реализовывал подавленные стремления.67 В самой повести Гоголь художественно изображает собственную амбивалентность. Акакий Акакиевич в первой части жалкий чиновник, а во второй – приведение, которое наводит ужас даже на «значительное лицо».68 Конечно же, у Ермакова тут опять замешан Эдипов комплекс, то есть стремление вытеснить отца, заменить его и одновременная любовь к нему. На этом основании он считает, что «Переписка…» – результат борьбы Гоголя с отцом в себе. Когда он смог победить его, то уже сам, как отец, смог поучать. То есть эта книга – отражает двойственную природу писателя, когда одна сторона на время победила другую.69 Завершают очерк о «Шинели» два вывода. Один – писатель вращается вокруг одной и той же темы борьбы сильного и слабого в самом себе.70 Другой – об особой магии слов Гоголя. В них «кроме обычного общепонятного смысла, скрыты какие-то возможности влиять помимо и иной раз вопреки своему содержанию и смыслу».71 Понятно, конечно, что за этими словами Ермаков подразумевает содержимое бессознательного, которое у всех одинаковое (сексуальность и агрессивность); а Гоголь как бог показывает каждому знакомую борьбу с ними. Но мне видится в этой фразе автора прозрение более глубокое – недоступное средствам ортодоксального психоанализа.

Свою идею Ермаков развивает в следующем очерке о повести «Нос».72 Далее он прямо заявляет, что бессознательные влечения – общечеловеческие.73 «…Страшное, темное, природное преображается в зло мира, носителем которого является сам человек».74 Нос представляется Ермаковым как фаллический символ, а его утеря есть страх кастрации и, одновременно, характеристика самостоятельности, независимости от сознания полового органа.75 В данном случае, трудно возразить психоаналитику. Нос – действительно общепринятый фаллический символ. Более того, думаю, сам Гоголь знал эту символику и вполне сознательно ее применил. Первоначальное название повести «Сон» составляет анаграмму со словом нос, что, во-первых, подтверждает символизм повести, а, во-вторых, точно определяет смысл повести, как картину сновидения. Последние часто бывают насыщены фаллическими символами.76 Ермаков даже предполагает бессознательное богохульство писателя, родственное пушкинской «Гаврилиаде». Начало повести: «Марта, 25 числа…» То есть события начинались в день православного Благовещения – оплодотворения Девы Марии Святым Духом.77

«Повесть «Нос» Гоголя можно рассматривать с точки зрения психоаналитической, как одну из попыток писателя осознать и понять смысл и значение сновидения».78 Думаю, этот текст говорит сам за себя. Вся задача гоголевских произведений сводится к осознанию того, что внутри. В частности, «Нос» – попытка осознать сновидение. А внутри все сходится к одному – к сексуальности. Стоило ли ради этого забираться на самую вершину поэтического Олимпа? Стоило ли публике из-за этого любить и почитать писателя, если никто до профессора Ермакова даже и не знал о чем он пишет, а только чувствовал.

Завершаются «Очерки…» разбором повести «Записки сумасшедшего». Ермаков считает, что Гоголю как моралисту нужны бессознательные идеи; от этого речи его героев так часто нелепы. Поэтому герой «Записок…» – сумасшедший.79 Болезненные проявления тоже полны смысла.80 Беда героя в том, что он вместо принципа реальности, живет по принципу удовольствия. Он мысленно переделывает реальность. В этом и есть суть любого душевного заболевания.81 Не вдаваясь в подробности истории Поприщина, которая в данном очерке, как и в истории других героев Гоголя, сведена к сексуальности и Эдипову комплексу, отмечу последний вывод. «Мы попытались поставить вопрос <…>, что должен получить читатель для того, чтобы, хотя бы сколько-нибудь, приблизиться к той духовной работе, которую проделал Гоголь».82

Я намеренно обходил до сих пор самые одиозные места в книге Ермакова. Тем более что на них уже было указано еще в то время.83 Действительно, зачем бы не думать о шинели как о шинели, о ружье как о ружье, о носе, как о носе и так далее, вместо того, чтобы нагружать эти вещи сексуальной символикой. Точно так же нельзя не согласиться с И. Григорьевым, что «обсуждать нужно произведения, а не характер писателя, о котором по прошествии лет мало, что можно узнать, да и нужно ли это читателю?»84 Но самая главная издержка психоаналитической эстетики – полное сведение всего и вся к сексуальному содержимому бессознательного и Эдипову комплексу.

Столь огромный труд проф. Ермакова своим итогом имеет лишь утверждение о психоаналитической интуиции Гоголя. Причем преподнесено оно в такой форме, как будто это только и есть самое главное в творчестве писателя. Для меня приемлема та система доказательств, которую применяет Ермаков, чтобы показать интуитивный путь Гоголя к «Авторской исповеди». Но, исходя из психоаналитической теории – «Авторская исповедь» только покаяние человека в том, что внутри он животное и что это животное («своего черта») он не смог победить.

Психоанализ, не мог принять символы бессознательного такими, какие они есть. Поэтому понадобились серьезные усилия и натяжки, чтобы наделить их хоть каким-то рациональным смыслом. Этот смысл Зигмунд Фрейд увидел в сексуальности и агрессии. Но так как последние сами обладают дополнительным символическим значением, и к началу XX века стали в высшей степени нуминозными символами, психоанализ поддался их влиянию и постепенно превратился в догму, как это происходит с любым вероучением.

Под влиянием догматизма Ермаков просто не мог предположить, что там, в пучинах бессознательного, Гоголь встретился с Чертом, а уже позже – с Богом. Попытка представить «Авторскую исповедь», как результат чувства вины, поиск для этого сомнительных фактов биографии, доказывающих якобы «грех самоудовлетворения»85 – не метод, дающий возможность пролить свет на тайну писателя.

Психоанализ никогда не пытался проникнуть в деятельность публициста. Для него любимая тема – литература и живопись, которые как сон всегда существуют на грани между двумя мирами, между Я и Оно. Поэтому Ермаков вслед за Белинским, да и вслед за самим Гоголем, отмахивается от «Переписки…», мол, это все мысли, а в мыслях Гоголь слабее.86 Большая часть публицистики действительно как бы пронизана внешними событиями, фактами. Она нацелена на объект. Но сегодня никто уже не станет отрицать, что уже сам выбор факта – отчасти субъективный процесс. Рассказ о факте – еще более субъективен. Кроме внешнего содержания он может быть насыщен внутренними бессознательными мотивами.

Во второй половине ХХ века психоанализ стал по-настоящему моден на Западе. Его пытались применить и в психиатрии, и в социологии, и в политике.87 В последние годы психологические методы стали применяться и к анализу публицистического текста.88

Другим важным аспектом являются расхождения в понимании некоторых терминов и представлений, привнесенных ранее глубинной психологией. Так появляются новые трактовки терминов сублимация, нуминозное, архетип.89 Такое разночтение базовых понятий ведет в итоге к неоднозначным толкованиям текста, в том числе и публицистического произведения.

Э.Нигмати

1 Других работ по этой теме мне найти не удалось. В то же время, сам Ермаков упоминает подготовку отдельного труда о «Мертвых душах». См.: Ермаков И.Д. Очерки по анализу творчества Н.В. Гоголя. (Органичность произведений Гоголя). – М.; Пт.: Государственное издательство, 1924. – С.59.

2 См.: Там же. – С.219.

3 Библиотека психиатрии и психоанализа – книжная серия, выходившая под редакцией И. Ермакова. В этой же серии опубликованы и очерки.

4 См.: Фрейд З. Леонардо да Винчи. Воспоминание детства// Психоаналитические этюды. – Минск: Попурри, 1997. – С.370 – 422.

5 См.: Фрейд З. Недовольство культурой// Психоанализ. Религия. Культура. – М.: Ренессанс, 1991. – С.66 – 134.

6 См.: Нейфельд И. Достоевский// Зигмунд Фрейд, психоанализ и русская мысль. – С.52 – 90.

7 См.: Юнг К.Г. Психология и поэтическое творчество// Дух Меркурий. Собр. соч. – М.: Канон, 1996. – С.253 – 280.

8 См.: Юнг К.Г. Улисс// Дух Меркурий. Собр. соч. – С.281 – 318.

9 См.: Юнг К.Г. К феноменологии духа в сказке// Дух Меркурий. Собр. соч. – С.199 – 252.

10 См.: Ранк О. Закс Г. Значение психоанализа в науках о духе. – Спб.: 1913.

11 См.: Фромм Э. Революция надежды// Психоанализ и этика. – М.: АСТ-ЛТД, 1998 – С.292 – 448.

12 См.: Нейфельд И. – С.52 – 90.

13 См., напр.: Яффе А. Символы в изобразительном искусстве/ Человек и его символы// К.Г. Юнг, М.-Л. фон Франц, Дж. Л. Хендерсон. – М.: Серебряные нити, 1997. – С.229 – 268; фон Франц М.-Л. Процесс индивидуации// Человек и его символы. – С.156 – 226.

14 См.: Рахманов В. Психоанализ и воспитание// Зигмунд Фрейд, психоанализ и русская мысль. – С.127 – 136.

15 См.: Вырубов Н. Святой Сатир. Флорентийская легенда// Зигмунд Фрейд, психоанализ и русская мысль. – С.137 – 144.

16 См.: Григорьев И. Психоанализ, как метод исследования художественной литературы// Зигмунд Фрейд, психоанализ и русская мысль. – С.221 – 236.

17 См.: Ермаков И.Д. Очерки по анализу творчества Н.В. Гоголя. (Органичность произведений Гоголя). – М., Пт.: Государственное издательство, 1924.

18 Первоначальное название метода Юнга – комплексная психология. Только впоследствии он заменил его на аналитическую психологию. Этим он подчеркивал, что структуры коллективного бессознательного отличаются от подсознательных комплексов. Однако, если рассматривать бессознательные образования как самостоятельные элементы личности, легко заметить, что все они имеют комплексную природу, а в сознании проявляются исключительно как комплексы. Исходя из этих замечаний, я предпочитаю все теории, изучающие психику человека шире, чем это принято в ортодоксальном психоанализе, называть комплексной психологией. От термина комплексная психология происходит понятие комплексной культурологии, как теории, изучающей комплексы и их проявление в культурных образованиях (текстах).

19 См.: Фрейд З. Недовольство культурой. – С.66 – 134.

20 См.: Адлер А. Воспитание детей// Воспитание детей. Взаимодействие полов. – Ростов-на-Дону: Феникс, 1998. – С.39 – 55.

21 См.: Фромм Э. Психоанализ и этика. – С.11 – 29.

22 См., напр.: Фрейд З. Недовольство культурой. – С.130 – 134.

23 См.: Фрейд З. Моисей// Психоанализ. Религия. Культура. – С. 235.

24 См.: Фрейд З. Леонардо да Винчи. Воспоминание детства. – Минск: Попурри, 1997. – С. 370.

25 См.: Там же. – С.370 – 377.

26 См.: Там же. – С.383.

27 См.: Там же. – С.384 – 385, 388, 394, 389 – 400, 402 – 404, 419.

28 См.: Юнг К.Г. Концепция коллективного бессознательного// Человек и его символы. М.: Серебряные нити, 1997. – С. 338 – 346.

29 См.: Фрейд З. – С.410 – 415.

30 См.: Там же. – С.374.

31 См.: Там же. – С.397 – 399.

32 См.: Там же. – 407 – 408.

33 Там же. – С.415.

34 Там же. – С.420.

35 См.: Нейфельд И. Достоевский. Психологический очерк под редакцией профессора З. Фрейда// Зигмунд Фрейд, психоанализ и русская мысль. – М.: Республика, 1994. – С.52 – 88.

36 Там же. – С.52.

37 См.: Там же. – С.87 – 88.

38 См.: Там же. – С75 – 76.

39 См.: Ермаков И.Д. – С.36 – 45.

40 См.: Там же. – С.19, 31, 34.

41 См.: Там же. – С.14 – 17, 25, 28.

42 См.: Там же. – С.19

43 См.: Там же. – С.23.

44 См.: Там же. – С.22 – 24.

45 См.: Там же. – С.25 – 31, 35.

46 См.: Там же. – С.34.

47 См.: Там же. – С.44.

48 См.: Там же. – С.40 – 41.

49 См.: Там же. – С.46.

50 Там же. – С.46 – 47.

51 См.: Там же. – С.53.

52 См.: Там же.

53 См.: Там же. – С.55 – 57.

54 См.: Там же. – С.62 – 65.

55 Очерк Нейфельда написан в 1921 году.

56 Ермаков И.Д. – С.189, 202 – 203, 207 – 208, 224.

57 «Как только кончилось во мне это состояние и жажда знать человека вообще удовлетворилась, во мне родилось желание знать Россию». Гоголь Н.В. Авторская исповедь// Выбранные места из переписки с друзьями. – М.: Советская Россия, 1990 – С.290.

58 См.: Ермаков И.Д. – С.79 – 85.

59 См.: Там же. – С.87.

60 См.: Там же. – С.89.

61 См.: Там же. – С.95.

62 Здесь Ермаков имеет в виду Эдипов комплекс, который по Фрейду есть причина возникновения культуры. Там же. – С.98.

63 Там же. – С.103.

64 См.: Там же – С.104 – 106.

65 См.: Ермаков И.Д. – С.108 – 112.

66 См.: Там же. – С.104.

67 См.: Там же. – С.133 – 136.

68 См.: Там же. – С.141.

69 См.: Там же. – С.142.

70 См.: Там же. – С.158.

71 Там же. – С.160.

72 «Через искусство человек приобщается к бессознательному». Там же. – С.167 – 168.

73 См.: Там же. – С.169.

74 Там же. – С.172.

75 См.: Там же. – С.188.

76 См. на эту тему так же: Набоков В.В. Лекции по русской литературе. – М.: Независимая газета, 1998. – С. 32 – 33.

77 См.: Там же. – С.189, 192.

78 Там же. – С.211.

79 См.: Там же. – С.220.

80 См.: Там же. – С.222.

81 См.: Там же. – С.225, 249 – 250.

82 Там же. – С.252.

83 См., напр.: Григорьев И. Психоанализ как метод исследования художественной литературы// Зигмунд Фрейд, психоанализ и русская мысль. – С.230 – 232.

84 Там же. – С.229 – 230.

85 См.: Ермаков И.Д. – С.199.

86 См.: Там же. – С.75.

87 См. напр.: Хефелс Ф.Э. Эдипов комплекс и его политические последствия. – Freiburg: AHRIMAN-International, 1999. – С. 10 – 15; Фромм Э. Революция надежды// Психоанализ и этика. – М.: АСТ-ЛТД, 1998 – С.292 – 448.

88 См.: Мельник Г.С. MASS-MEDIA: психологические процессы и эффекты. – СПб.: СпбГУ, 1996. – 160 с.

89 См. напр. Шайхитдинова С.К. Идеология и массовая культура как факторы мифотворчества// Тонус: научно-публицистический альманах. – 1997. – N2. – С.37 – 52; Азбукина А.. Семантика образа соловья в поэзии А.С. Пушкина и Г. Тукая// Тонус. – 2000 – № 6. – С.250 – 260.

Поделитесь!

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *